“Ключ от башни. Русская готика” – вторая книга Ростислава Амелина, лонг-листера премии “Дебют” и премии Аркадия Драгомощенко. Ростислав относится к поколению молодых поэтов, для которых актуальные практики письма оказались органичным продолжением реальности и способа в этой реальности находиться.
Генеалогию автора составляет сложный сплав из иронической поэзии – концептуализма (в первую очередь, Дмитрий Александрович Пригов и Павел Пепперштейн), русского авангарда (Виктор Соснора, Андрей Белый) и классической поэзии немецкого романтизма (Генрих Гейне, Людвиг Тик).
Первая самиздатовская книга Росислава Амелина – “Античный рэп” стала поводом к номинации на премию Драгомощенко. Теперь фонд “Поколение” выпустил две новые, собранные для самиздата, книги официально и под одной обложкой.
Книга не пытается скрыть свою двойственность. Она от начала до конца остается двумя разными пространствами, деление ее на две четко оформленные части, по сути две отдельные книги абсолютно оправдано и создает любопытный стереоэффект, столкнувшись с которым читателю предлагается сделать самостоятельные выводы о реальности, авторской и своей, балансирующей на границе между трагической серьезностью и гротеском.
Книги максимально отличаются, но при этом каждая продолжает и подхватывает высказывание другой. Потому мне хотелось бы рассмотреть эти части так как они задумывались, как две отдельные книги. И попытаться определить точки, в которых происходит соприкосновение и отталкивание.
“Ключ от башни”, на мой взгляд, наиболее сильная и цельная часть. Здесь Амелин отходит от стилистики “Античного рэпа” – ритмизированной прозы, деконструирующей первоначальные тексты. Теперь это настоящее лирическое высказывание, одинокий голос внутреннего ребёнка, который заблудился в своей голове и тщетно пытается найти выход.
когда тебе страшно
представь что ты башня
Здесь прямое говорение Амелина постоянно кренится в сторону романтическую. И совершенно не постироническая оптика – болезненные личные переживания и ирония – постоянно сменяют друг друга, но всегда остаются собой. Отсюда метание к различным поэтикам и традициям, отсюда абсолютно романтическая метапозиция его лирического героя.
Отсюда же бесконечная рекурсия, как будто все тексты – черновики. Начинающиеся нигде и уводящие вникуда (например, два стихотворения “происхожу я из древнего рода царского” – они не объединены в один цикл, но первые строфы повторяют друг друга – как будто постоянная мысль, которая крутится в голове и возвращается снова и снова). Попытка автоговорения, которая не заканчивается — только вертится на языке без конца. Как и сам навязчиво повторяющийся почти в каждом тексте образ (еще один привет поэзии символизма) башни.
вот ключ от башни
башня в доме
дом в квартале
квартал в городе
город в государстве
<…>
космос в хаосе
хаос в логосе
логос в голосе
голос в комнате
комната в башне
а вот ключ от башни
Следуя символистской логике, вспомним, что в таро карта башни — означает разрушение, удар судьбы. В книге мы видим распадение семьи, распад собственной идентичности и попытку собрать себя в этом хаосе. Выстроить как башню — из кубиков или слов. Потому и речь постоянно заходит в тупик, повторяется, идёт по кругу, замыкается сама на себе.
Весь “Ключ от башни” становится совершенно цельным последовательным высказыванием, неиронической попыткой найти рецепт спасения/восстановления/уклонения/ухода от удара, от распадения себя. В разных текстах – готовые рецепты, разные варианты.
я отказываюсь от памяти
не нужна мне такая память
<…>
необходимо очистится
а то ведь память кончается
или
мне нужно узнать, как хочется жить, пока что
ничто не зарыто, никто не зарыт
или
иди во тьму, и тьма тебя излечит
или
<…>
найди еды
самой-самой любимой
ни с кем не делись
ешь ее как зверь
противно и быстро
<…>
все остальное чушь
любая мысль
любая ценная вещь
любая другая жизнь
ешь
И – в финальном тексте части выход найден – стать механизмом, поисковым алгоритмом, программным кодом. Редуцировать все происходящие до компьютерной игры, где (как писал Кирилл Корчагин) каждая вещь находится в строго очерченных рамках, а весь мир, населенный отношениями и взаимодействиями между вещами “позволяет поэту показать как функционируют механизмы искусства, как строятся и обрываются связи и как мы сами становимся предметами, чтобы действовать в мире”.
Вторая часть, “Русская готика”, другая, но на самом деле о том же — просто менее цельная. Она с трудом собирается в лирический нарратив и после первой части с ее выдержанным от начала и до конце эмоциональным накалом, его внезапный спад, непоследовательность, может разочаровать.
В этой части автор уходит от переживания личного, к переживанию общему, что боль свойственна всем живым существам. Теперь на смену романтической искренности приходит ирония, а внутреннему замкнутому пространству башни – отстранение и другие люди, каждый со своим страданием – продавщица, наркоманка Таня, которую убили в подмосковье, “нелегкая и красивая” принцесса, блудный сын, учительница 3 класса, Мандельштам и, наконец, “я, Амелин Ростислав Максимович”.
Но это все еще совершенно романтическая ирония по Шлегелю: «с высоты оглядывать все вещи, бесконечно возвышаясь над всем обусловленным, включая сюда и собственное свое искусство и добродетель и гениальность».
Очевидно, что название книги отсылает нас к “Американской готике” Гранта Вуда, к тому же ощущению – общего одиночества, некрасивости, боли. Пока говорение об общем, а не о частном – у Амелина получается слабее, но модернисткая слитость оптик – когда романтическое и трагическое является одним целым с едкой иронией – сохраняется и раскрывается ярче. Про использование в качестве претекста элементов массовой культуры в “Русской готике” говорит много “хайповых” стихотворений с поучительными сентенциями в конце (“ничто никогда не может заменить ничего / никто не может никого заменить никогда”, “когда человек питается он абсолютно счастлив / надо просто есть то, что любишь, когда хандра”, “человек не центр вселенной/ он всегда на некой окраине”, “они все зачарованные / их всех охраняют ангелы”).
В итоге все происходящее остается в русле постмодернистского разрушения ожиданий. А сам читатель текста становится его субъектом и вся рефлексия происходит уже внутри его собственной рецепции. “Ключ от башни.
Русская готика” – книга, в пространстве которой интересно находится. Она включает читателя в игру узнаваний и ассоциаций, делает его добровольным участником похода в дебри авторского, собственного и коллективного сознания, заглядывать в которые раньше читатель благоразумно избегал.
Статья написана для журнала KONTEXT