удаляясь от точности прямо сейчас

О книге: Денис Ларионов
тебя никогда не зацепит это движение
KNTXT
2018

Поэтические тексты Ларионова не просто делают шаг – они существуют в пространстве синтетических медиапрактик, где тексту недостаточно просто быть набором слов, написанным на бумаге – где текст срабатывает потому, что соединен с музыкальными и визуальными составляющими. Не в смысле пошлой мелодекламации (хотя и в ней есть шаманские корни), а в смысле того, что сам текст включает и абсорбирует множество принципиально других способов говорения. И таким образом становится сложной полифонической системой.

Поэтика Ларионова насквозь кинематографична. Объекты и люди как будто появляются из небытия, выхваченные на секунду объективном и зафиксированные:

“…вторник
в
пыли, ингалятор в левом кармане. Шелестящий пакет
без логотипа…”

чтобы взгляд перешел к другим объектам и лениво заскользил дальше, пока не остановится на чем-то новом. Так выглядят гравюры эпохи Эдо – неожиданные предметы и существа словно выплывают из золотого тумана, поглотившего все вокруг. Это совершенно иная оптика, нежели дотошное стремление европейского глаза зафиксировать и обозначить окружающее, постичь и воcпроизвести до мельчайших деталей, препарировать, чтобы найти настоящее, скрытое внутри каждого предмета. В пространстве, где существуют тексты Ларионова, легких прикосновений и медленного, почти медитативного созерцания достаточно – именно оно позволяет почувствовать каждый предмет, явление и субъект – как свою часть – и потому точно.

“мы – детали
мышечной речи, играющие кислородом во сне”

Любопытно, что Ларионов в текстах разрабатывает ту же поэтическую стратегию, что и Галина Рымбу в последних книгах – сочлениение поэтического субъекта с языком, механизмами, окружающим пространством, пейзажами. Как будто все существующее, равное друг другу и постепенно становящееся одно другим, утрамбовывается в единый перегной.

“ты – алгоритм обгоревший, соткан из умолчаний, служебных частей”. Частей речи, естественно, у Ларионова под субъектом подразумевается субъект языковой. Причем в самом прямом смысле. Новая телесность, которая существует в тексте – это непростое взаимодействие с языком, который стал полноценным органом “под кожей чередование гласных”.

Здесь очевидны постоянные отсылки к “АТД”, Аркадию Драгомощенко, поэту, которого интересовали в первую очередь, исследование языка как феномена в поэтическом тексте – и который сам становится героем, иногда явным, иногда – нет в стихах Ларионова.

Не только языка, но и самого тела в текстах очень много: “вкус перелома”, “тело разбито в осколки”, “тело покинуто в куртку”, “тактильная бомбардировка подробного удушья”, “кровь рвалась рядом”, “все тонет в горле, горло болит”, “выброшен низкочастотной волной на берег нёба”. Это тело деформировано, повреждено. Оно сочленено с окружающим миром, с языком – но через мучительное усилие и боль.

“здесь на вершине Чейн-Стокса
внутри сухожилия”

в стихах очень много звука: “шум новой музыки”, прерывистое предсмертное дыхание, сложная графика текстов – все это погружает в совершенно гипнотический ритм, заставляя проваливаться в тексты еще глубже.

В итоге читатель очень легко погружается в стихи Ларионова. Начав читать как будто бы бессознательное, сложно организованное “высказывание, замедляющее читательское восприятие” (М.Липовецкий), незаметно для себя он уже дышит в такт дыханию текста, следит за деформациями тела языка – и себя самого.

Что “тебя никогда не зацепит это движенье” – неправда, зацепит – и довольно быстро, удаляясь от очевидной, прямолинейной и мнимой точности – текст фиксирует точность гораздо более глубокую, точность настоящего момента, точность происходящего прямо сейчас.

Статья написана для журнала Парадигма