Бессмертнее памяти

Симонова Екатерина Два ее единственных платья
Новое литературное обозрение, 2020 г. - 184 c.
Симонова Екатерина Два ее единственных платья
Новое литературное обозрение, 2020 г. – 184 c.

Екатерина Симонова как поэтесса состоялась благодаря нижнетагильской поэтической школе (возникшему в 2000-е детищу поэта Евгения Туренко и исчезнувшему как активное явление с его смертью). За короткое время в небольшом городе появились сразу несколько сильных молодых поэтов, связанных на тот момент общим местом жительства и фигурой учителя: Елена Баянгулова, Алексей Сальников, Руслан Комадей, Елена Сунцова и др.

Этих авторов объединял в том числе специфический подход к тексту, который они создавали. Данила Давыдов так охарактеризовал его в статье про Нижнетагильский поэтический ренессанс: «Образ локального нижнетагильского текста не столько даже мрачен или безысходен, сколько стерт, изъят из бытия; отчаяние здесь-бытия за редкими исключениями не романтизировано, но заземлено». И именно в этой стилистике скрыт один из ключей к текстам рецензируемой книги.

Симонова — уральская поэтесса. Несколько лет назад она радикально сменила манеру письма (из конвенциональных, часто ритмически организованных текстов — в обширные верлибры на грани прозы). Итогом этого перехода стала премия «Поэзия» (2019), открывающая номер журнала «Воздух» обширная подборка, а затем книга «Два ее единственных платья».

Текст Симоновой очень плотный, насыщенный деталями. Реальность этих стихов наполнена вещами — мелочами, из которых возникает история, «которую нужно однажды рассказать/ чтоб не сойти с ума». 81 №2 2019 Люди обычно напрямую связаны с вещами, как с чем-то реальным, заземляющим. Недаром Симонова так любовно перебирает украшения, платья, бусины.

Стихотворения часто начинаются с яркой вещественной детали, вокруг которой, как жемчужина вокруг песчинки, попавшей в ракушку, нарастает стихотворение: пироги с капустой, «перекатывающиеся в ящике серванта несколько черных пуговиц», кроссовки бывшей, колье времен СССР. Также любовно она «перебирает» людей — живых, мертвых, близких, реальных или почти мифологических. В пространстве этих текстов одинаково равны умерший дед Семен Аристархович, Елена Баянгулова, Афанасий Фет, Нина Петровская, Михаил Кузьмин, Сильвия Плат и тагильские подруги из 2003 года. Страсть к «разному странному коллекционированию» людей, вещей и воспоминаний, как бы становящихся единой сущностью/веществом вполне объяснима, ведь «есть такая примета:/ вместе с вещами всегда уходят и люди».

Ещё одна отличительная черта текстов Симоновой — пронзительное проговаривание личного опыта, предельной искренности. Но сказать точно, говорит сама авторка или ее лирическая героиня, непросто, ведь с пронзительными историями соседствует горькая, но рассудительная и остраненная ирония «Твои болевые точки и чужая смерть —/ Залог литературного успеха,/ Основа нематериального капитала».

Доверчивый читатель может принять эти стихи за документальное письмо. Однако, документальность эта — кажущаяся. Гаятри Спивак в статье «Могут ли угнетенные говорить?» пишет о двух видах говорящих и, соответственно, двух видах репрезентации в документальном поэтическом тексте. Репрезентация опосредованная, то есть речь вместо, где поэт говорит вместо угнетенного. И репрезентация прямая, когда угнетенный говорит сам за себя, то есть, когда основой стихотворения становятся документы. В стихах Екатерины Симоновой говорящий постоянно ускользает: он примеряет разные маски, но, в итоге, всегда остается только авторским голосом.

Симонова работает не с документами, а с вещью гораздо более эфемерной — с памятью. В пространстве полусна, где духи мертвых, пришедшие то ли наяву, то ли в фантазии, соседствуют с реальным («на перекрестке Белинского-Щорса отличный овощной киоск»), возможно все, что угодно, ведь единственная оптика, которая доступна читателю — это оптика самого вспоминающего. Ни он, ни читатель не могут поручиться за то, что было на самом деле, что стерлось, а что наоборот — пригрезилось. Поэтому все пространство памяти в данном случае остается принимать на веру, как есть.

Память — один из ключевых образов книги: она «бесполезна столь же, сколь драгоценна», а «все друзья и родные — персонажи/ наших стишков,/ выдуманные именно потому, что невыдуманные», «в зеркале отразилось все, что я помню и что не помню». Память — единственный инструмент, фиксирующий реальность, но такой ненадежный, что для ее фиксации в реальности нужны вещи, материальные маячки.

Стихотворения в «Двух ее единственных платьях» часто построены по одной композиционной схеме — в начале предъявляется яркая вещественная деталь, разворачивающаяся в историю,— и мудрая сентенция в конце. Именно так и работает процесс припоминания — глаз цепляется за незначительные мелочи (красные деревянные бусы, «португальский пиджак из искусственной овчинки», кроссовки, висящие на проводах) — она становятся фрагментами времени, на них нарастает каркас событий, случайных людей; рассказ ветвится и усложняется, ведь «все пробелы должны быть заполнены», а в конце — искомая сентенция, мудрость от говорящего («Лучшие вещи — найденные случайно,/ Лучшие люди — появляющиеся тогда, когда ты их не искала» или «…о том что любишь/ действительно можно говорить часами/ можно говорить и говорить/ даже не произнося вслух/ ни слова»).

Как будто все события, вещи, всё, что нас окружает — картинки/слепки средневекового бестиария. Коллекционирование в памяти, сохранение того, что «нельзя выбросить,/ надо сохранить, позаботиться, поскольку —// это любовь, это большая проза, это маленькая поэзия,/ пронзи тельное “никак иначе”» — отсылает нас к фольклорным женским практикам.

Фем-письмо в стихах Екатерины Симоновой — это проговаривание и фиксация женского опыта, женского мира, где «традиционная» гендерная социализация воспринимается не как зло и насилие, а, скорее, как данность. Где приготовление еды — это преодоление смерти, а «…любовь — это память,/ Но и смерть, и боль — все па мять./ Я не знаю, есть ли что-то больше, и страшнее, и прекраснее,/ Есть ли что-то более непреодолимое и бессмертное, чем память». Похоже, что нет.

Статья написана для журнала “Парадигма” №2, 2020

девочкадевочкадевочка

Юлия Подлубнова 
девочкадевочкадевочка
Екатеринбург ; Москва : Кабинетный ученый, 2020 - 56 с.
Юлия Подлубнова
девочкадевочкадевочка
Екатеринбург ; Москва : Кабинетный ученый, 2020 – 56 с.

Юлия Подлубнова – критик и исследовательница литературы. С этой привычной оптикой, вероятно, связан холодный, аналитический взгляд на окружающую действительность, прямое действие вместо лирики в этих стихах.

Здесь остранение достигает максимального уровня. Мир вокруг бесприютен, он полон вещами и объектами, он говорит только на их языке. “Черепно-мозговая площадь”, антенны, крошащийся бетон, автомобили на площади.

Подлубнова пытается сделать поэзией эту неустроенную реальность – как когда-то пытались поэты Лианозовской школы. У нее / и спутниковые антенны – / как белые цветы, / обращенные к космосу. /, и / Голубые глаза / продавщицы фарша /. Но реальность вокруг не поддается, она агрессивна, не просто существует, а перемалывает, утилизирует, делает субъекта своим объектом: / Я не помню своих стихов. / Я никто. / Норковая шутка, / мудозвонная шапка. /

Здесь агрессивное государство становится логичным продолжением агрессивного мира внешних вещей. Рядом с ними обоими можно ощущать себя одинаково слабым и маленьким. И именно поэтому возникает заклинание девлочкадевочкадевочкадевочка – в смысле “оставьте меня, я в домике”.

Из мира где “любовь, больше похожая / на желание / уйти под лед. /” остается скользить и прятаться в цифровую реальность – в конце концов она ничуть не хуже всего остального и окружающий бесприютный пейзаж легко трансформируется в “битые пиксели снега”.

Соединение разорвано: ты умер. /
Соединение восстановлено: мир мертвых на связи. /

Обзор написан для журнала “Воздух”, №40 (2020)

Все сияло

О поэтической подборке Еганы Джаббаровой "ярко-жёлтая земля", Знамя №3, 2019
О поэтической подборке Еганы Джаббаровой “ярко-жёлтая земля”, Знамя №3, 2019

Стихи Еганы Джаббаровой завораживают и гипнотизируют. Слова пересыпаются как стекляшки в калейдоскопе, невесомые, почти бестелесные – складываются в удивительные узоры, сложную арабскую вязь, когда текст почти неотличим от орнамента, образы перетекают один в другой очень легко. Деформированные фразы, иногда почти косноязычные – заставляют все время подозревать, что это перевод с каких-то немыслимо далеких, несуществующих в нашем мире языков, которые Егане, тем не менее, хорошо знакомы.

Стихи двойственны, во всем раздираемы внутренними противоречиями – метамодернизм и модернизм, западное и восточное сознание, красота и боль, говорение и молчание. Эта дихотомия проступает в текстах явно, в виде предмета разговора: постоянных пограничных состояний, в которых пребывает лирическая героиня – будь то переживание смерти брата, невозможность коммуникации – и потому конечность любой близости, болезненное ощущение собственных границ, телесных, гендерных. И неявно – в виде культурных бэкграундов.

В подборке («Знамя», №3, 2019) постоянно возникает одна и та же тема – страшное движение времени. Оно то медленно, но неотвратимо приближается, готовое наброситься в любой момент, то замирает и «прячет голову в песок». В этих стихах все время есть волшебное вчера – с уютным домом, любимыми людьми, силой и безопасностью, где «все сияло» и оскалившееся страшное завтра – в котором тело распадается, расслаивается и – высохшее – опадает лепестками. В таком завтра родные умирают, близкие уходят – никто не принадлежит тебе, никто не остаётся с тобой навсегда. И это чувство самое страшное – перемены, которые не могут не произойти. Утрата даже иллюзии контроля над своей жизнью ужасает настолько, что невозможно дышать, будто «кто-то сдавливает мое горло».

Как говорить, если невозможно вдохнуть, как написать об этом, если «смерть прячет слова в сундук»?

Философ Славой Жижек назвал поэзию «пыточным домом языка». И, кажется, эта пытка заключается в невозможности наименовать происходящее напрямую, в необходимости все время ходить кругами, в попытках подобрать слова, подобраться к сути, в отчаянном поиске языка внутри невозможности языка. Егана постоянно пытается преодолеть страх смерти и конечности, придать паническому бессознательному форму, найти для него слова – ведь это почти что древняя магия: если ты смог назвать по имени, значит уже победил.

Эссе написано для журнала “Знамя”, опоэтической подборке Еганы Джаббаровой “ярко-жёлтая земля”, Знамя №3, 2019

Три книги о насилии. Всенощная зверь.

Линор Горалик 
Всенощная зверь.
Поэзия без границ
2019
Линор Горалик
Всенощная зверь.
Поэзия без границ
2019

Стихи Линор Горалик часто строятся на одном приеме – выворачивании наизнанку обыкновенной бытовой истории таким образом, что она приобретает мифологические контексты и превращается из повседневности в эпос. Во “Всенощной звери” этот эпос всегда библейский, иногда с прямыми эпиграфами и цитатами. Но тематика неожиданно смещается из плоскости переживания личной боли в область разговора об огромной государственной машине и невозможности справиться с ее повсеместной агрессией. Поэтому страх вытесняется и формируется параллельная реальность, в которой можно жить, но чтобы не сойти с ума нужно поверить, что “карает-пиздит значит любит”.

Книга, таким образом, становится высказыванием о насилии, окружающем человека со всех сторон и проникающем всюду.

От матери
“<…> Сене можно, Сеня безотцовщина,
а тебе меня позорить нечего,
да еще и прямо перед ужином, –
рот закрой и стой по-человечески”

до родины-матери.

Кем ей живиться? – не мной, не мной,
вот я и вырос ее чужой,
страшный, ни мертвый и ни большой,
с радио, хлещущим из ушей

В этой боли и насилии – любовь, из которой не вырваться, от которой никуда не деться. Токсичная, гиперопекающая родина-мать. Материнская любовь здесь с узнаваемо советским колоритом, а любовь родины – с отчетливой эмигрантской тоской. Но всегда внутри ощущения себя – маленьким и слабым ребенком, который должен подчиняться и быть максимально удобным – ведь по-другому невозможно.

О, бывший твердый человек,
раскисший человек
он лупит воздух так и сяк
не чуя скользких рук
Не чуя мокрого лица и дряблого мясца,
сквозь черный каменный пирог
просачиваеца
сквозь серый град в кромешный ад
просачиваецца

Текст написан для альманаха “Артикуляция” №7, октябрь 2019

Три книги о насилии. Волчатник.

Екатерина Соколова.  Волчатник. 
Новое Литературное Обозрение
2017
Екатерина Соколова. Волчатник.
Новое Литературное Обозрение
2017

Екатерина Соколова начинала с удивительных магических шаманских текстов, в которых реальность бытовая и языковая странно преломлялись и отражались друг в друге. Русская поэзия и язык Коми, повседневность и мифология, просвечивающая сквозь.

“Волчатник” написан как будто бы в совершенно другой стилистике, но на самом деле – это продолжение разговора о мифологическом коллективном бессознательном только в других декорациях. В книге это мир российского бюрократического чистилища. Следователи, милиционеры, “дорогой майор”, заместитель начальника отдела обслуживания – бесконечная нудная очередь в камеру предварительного заключения. Мир постоянных досмотров, обысков, арестов – почти бессмысленного насилия по инерции, не из кровожадности, а по привычке – абсолютно равнодушного и потому непреодолимого. Бесприютный мир для маленького, уставшего, не значащего ничего человека.

мы лицо адекватное, но слабое.
<…> не можем начать стрелять
защищая своих,
защищая места,
где мы арендаторы,
а не собственники помещений

Настойчиво повторяются местоимения, постоянно перебираются имена, все эти Кати, Сони, Гербарии Арсеньевичи и Николаи Яковлевичи. Они – мы – срослись в общее уставшее тело. Бессильное, замкнутое в себе, неспособное к коммуникации и солидарности и уж, тем более, к революции. Здесь каждый “иностранин-улиточка”. Здесь нет самой возможности борьбы, “нет сил изменять” – здесь остается жить в лакунах, плакать, пользуясь услугами государства, ждать визу, “в воду стрелять, в землю стрелять, в листья стрелять”.

Текст написан для альманаха “Артикуляция” №7, октябрь 2019

Время земли

Галина Рымбу
Время земли
KNTXT
2018
Галина Рымбу
Время земли
KNTXT
2018

Галина Рымбу – одна из интереснейших поэтесс поколения тридцатилетних. В 2018 у нее вышло практически подряд три книги – две из них в известных поэтических сериях НЛО и “поэзия без границ”. Однако, первая из трех, выпущенная в украинском издательстве журнала “kontext” получилась, на мой взгляд, лучшей.

Эти стихи написаны в совершенно новой манере, стилистика их в корне отличается от той, что была у Рымбу раньше. Теперь – это почти что заклинание, без деления на строфы, без начала и конца – как будто картинки, из сна, которые с трудом припоминаешь утром.

Философиня-постструктуралистка Элен Сиксу в своем программном эссе “Хохот медузы” описывает женское письмо именно так – предельно телесное, начинающееся как будто бы ниоткуда и уходящее вникуда, противящееся любым бинарным оппозициям. Где сам язык – физический акт, как голос или дыхание.

Все тексты – как бы общий сомнамбулический нарратив; редуцированные до местоимений люди срастаются в коллективное тело, тело это деформируется, сочленяется с одушевленными и неодушевленными предметами “ледник и животное сливаются в огне состояния”. Материя становится политическим субъектом, реализуя лозунг “личное это политическое” буквально, на новом телесном уровне. Экономика тела, внутренняя миграция, языковые подобия вещей – все как части одного целого. Авторка создает невероятный по своим масштабам коллаж, где все утрамбовано в общей почве, все равняется друг другу, все станет перегноем для будущего – даже ты сам:

тысячелетний компьютер, собранный из скелетов рыб; нефть, вытекающая тонкими струйками изо рта, читающего сообщение

Текст написан для альманаха “Артикуляция” №6, 2019

Три книги о насилии. Анатомический театр.

Ирина Котова
Анатомический театр.
KNTXT
2019
Ирина Котова
Анатомический театр.
KNTXT
2019

Ирина Котова – практикующая хирург. Поэтому о насилии она говорит сквозь призму как будто бы отстраненной врачебной оптики внешнего наблюдателя. Но чем дальше открываются эти тексты, тем яснее становится, что говорит она о вполне реальном для себя опыте. Внутри этого опыта холодной констатации фактов недостаточно. На самом деле за ней стоит колоссальное несогласие с миром насилия и смерти. Несогласия с абъюзом, унижением, войной, смертью – по отношению к какому угодно полу и гендеру, к какому угодно биологическому виду.

Авторка отдает дань современному поэтическому высказыванию о гендерном насилии, но видно, что в рамках устоявшегося дискурса, языком другого поэтического поколения, говорить ей не вполне комфортно. Гораздо более сильными являются ее слова о безжалостности большой истории к маленькому человеку, о деформации тела и личности внутри ежедневной войны, которую проживает каждая из нас.

Любить ненавидеть мстить открывать закрывать глаза
наматывать на брови обиду
соединяться с другими телами
умирать в них

Текст написан для альманаха “Артикуляция” №7, октябрь 2019

Ангел на Павелецкой

О книге: Евгения Вежлян. Ангел на Павелецкой.
М.: Воймега, 2019. - 88 с.
О книге: Евгения Вежлян. Ангел на Павелецкой.
М.: Воймега, 2019. – 88 с.

Евгения Вежлян – ученая, она занимается культурной антропологией и социологией литературы, поэзией как феноменом.

Вот и в первой своей поэтической книге она с разных точек, с позиции исследователя, тщательно описывает типаж бедного поэта, хорошо знакомый всем инсайдерам пузыря профессиональной литературы. / Бедный поэт / вытаращился в планшетик, / ждет, / кто его прочтет, / кто приголубит.

Она точно фиксирует фоновую тревогу, навязчивые мысли о бесполезности своих практик, “голос никому не нужный” и одновременно страх их прекратить. Ведь если перестал писать, значит исчез, “заткнулся и умер в себя самого”. Это очень честные стихи, дающие имя, а значит подтверждающие реальность подавленных страхов всех тех, кто существует в густом пространстве литературы (“мы, убогие очкарики, бегающие по городу с рюкзачками” ). Там не протолкнуться от текстов, там текст составляет самый воздух, вытесняет все остальное. / постепенно слов становится все больше, // слова заслоняют небо, и эту воду, и эти стены, и запах мочи и супа.

Между “я пишу слова – чтобы сделать хоть что-то, но сделать”, и “эта страна – слишком большая, чтобы услышать нас, а тем более разглядеть” – остается замкнутое пространство, где ты в заложниках у текста, у языка.

/ потому что шевеля / непослушным языком / он не знает ради для / и не ведает о ком / он вслепую издает / cвои звуки и слова / как забытый пулемет / cвои пули раздава-

Обзор написан для журнала “Воздух”, №39 (2019)

Ненаглядные пособия

О книге Марины Тёмкиной "Ненаглядные пособия",  М.: Новое Литературное Обозрение, 2019. - 224 с. (Серия “Новая поэзия”)
О книге Марины Тёмкиной “Ненаглядные пособия”, М.: Новое Литературное Обозрение, 2019. – 224 с. (Серия “Новая поэзия”)

Марина Темкина – поэтесса, художница, психолог. Эмигрировавшая в семидесятые годы в США, она занималась феминистской поэзией, как психолог работала с беженцами и жертвами Холокоста.

Тексты Марины Темкиной – это пространство постоянного анализа. Своей личной истории, истории женщин, истории родных, истории страны, истории литературы, истории культурной мифологии. В рамках документального, нехарактерного для каноничной русской поэзии письма, она стремится дотошно зафиксировать и проанализировать каждый аспект этих историй. Одинаково подробно препарируя эпизоды из собственного советского детства, из военного детства мужа-француза или из семейной жизни семьи Толстых, она вскрывает пропасть между реальностью и социокультурными стереотипами. О том, что такое быть женщиной, переживать войну, что значит быть эмигрантом, евреем, ребенком, членом счастливой семьи. И как трудно за оглушительными криками о том, каким нужно быть, расслышать себя – говорящего, каким ты являешься на самом деле:

/ Если выключить музыку, / радио, телевизор, мысли, / услышишь свою жизнь, / сердце, пульс, шаги, тело /.

Текст часто превращается в инвентаризацию, где “непонятно, зачем мне эта опись”. Нарочито избыточное письмо здесь выступает как яркая ширма, за которой скрыта та самая незаметная реальность.

/ Красивый в узорах фантик стишка развернешь / и увидишь то же, что и снаружи: потребление сахара / колониализма, острая сладость, компенсация / за унижение, дозировка просочившихся импортных ссылок, / желание соответствовать образцам, / защитные механизмы идентификации с силой.

Обзор написан для журнала “Воздух”, №39 (2019)

Души как дервиши

(о книге: Егана Джаббарова. Поза Ромберга. Книжная серия KRAFT альманаха “Транслит”и СвобМарксИзд. 2017)
(о книге: Егана Джаббарова. Поза Ромберга. Книжная серия KRAFT альманаха “Транслит”и СвобМарксИзд. 2017)

Егана Джаббарова – поэтесса, неожиданно и вдруг ворвавшаяся в литературу. Ее стихи публиковали “Новый мир” и “Новая юность” (получила премию за лучшую дебютную публикацию в 2016), она была особо отмечена членами жюри премии Драгомощенко в 2017 году, вторая книга стихов вышла в серии KRAFT альманаха “Транслит”.

То есть удивительным образом, Егана оказалась своей для диаметрально противоположных поэтических конвенций.

Этот факт решительно не позволяет пройти мимо ее книги.

Книга затрагивает массу триггерных тем – от насилия над женщинами в исламском мире (так называемые “убийства чести”) и межкультурного непонимания, оборачивающегося ненавистью – до страха личной смерти и беспомощности.

Таким образом, само название книги, “Поза Ромберга” (один из диагностических приемов в неврологии, “положение стоя со сдвинутыми вместе стопами, закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками”), становится метафорой шаткого, неустойчивого положения в этой культуре насилия и шире – в этой реальности вообще.

Композиционно книга состоит из четырех частей, три из которых (“Меджнун влюбленный”, “Меджнун странствующий” и “Меджнун умирающий”) обращают нас напрямую к фольклорной фарсиязычной истории Меджнуна, поэта, обезумевшего от любви, странствующего в поисках своей Лейли и умирающего на ее могиле. Однако фольклорные мотивы деформируются при использовании оптики феномена институализации насилия, социо-культурных стереотипов и национальной нетерпимости.

Таким образом вечная любовь превращается в вечное отсутствие любви.

у тебя есть слова
но они словно четки стучат
по твоей голове
не имея возможности стать

чем-то вроде любви
и поэтому лучше молчать
и поэтому не говори

Странствия в поисках любимой – в бесприютное скитание, без возможности найти новый дом или вернуться в старый.

Ибрагиму говорят
ты чурка
черный чужой чудак

<…>

в ответ на немое вопрошание
на очки опущенные вниз

тычут в спину

иди
сохраняй молчание

А умирание на могиле возлюбленной – в невозможность жизни как таковой

он говорит
что смерть легка
что это вода и воздух –
это туман

<…>
дорогой, кто разбил тебе сердце?
Бог

При этом четвертая часть книги, давшая ей название (“позы Ромберга”) отсылает нас, на первый взгляд, к совершенно другой тематике – переживанию экзистенциального телесного опыта беспомощности и умирания.

И вот здесь, как мне видится, возникает главное свойство стихов Еганы Джаббаровой – плавное перетекание социальной драмы в индивитуальную, страдания каждого – в свое собственное – и обратно.


То есть реализация знаменитого лозунга “личное – это политическое” в самом полном смысле этого слова.

Когда фокус смещается – и вместо чувства индивидуальной боли и одиночества, ты сама и твоя персональная судьба становится частичкой общеженского и шире – общечеловеческого опыта, а собственное тело – частью коллективного тела. И опыт боли и страданий каждого – опытом твоей личной боли.

Неудивительно, что зачастую в своих текста Егана работает в русле документальной поэзии, с историями реальных людей.

Так, в цикле “Кровь-молоко” Егана использует подлинные истории убийств чести (широко используемой в исламском мире практики убийства родственника, совершившего каминг-аут или «опозорившего» семью причастностью к ЛГБТиК культуре), а для цикла «Позы Ромберга» – истории реальных людей – пациентов неврологического отделения (вплоть до указания точного места дислокации того или иного человека, “палата 514, неврологическое отделение, 5 этаж, 1 койка”)

Это позволяет подчеркнуть полную реальность происходящего, документальность в этих стихах очень любопытно сочленяется с совершенно модернистской поэтикой и оммажами Серебряному веку русской поэзии.

Смешение этих диаметрально противоположных способов говорения, совершенно разных оптик, создаёт стереоэффект, который постоянно заставляет читательский взгляд в текстах перескакивать с одного плана на другой, пока они не сольются в один.

Евгения Риц писала об особой сновидческой логике в стихах Джабборовой “так что мы не знаем, что есть мысль, что есть плоть или пространство, и не одно ли это и то же. Здесь же оказывается и история, в том числе понимаемая и как история культуры”.

При этом, в книге очень много отсылок к суффийской традиции, классической фарсиязычной поэзии, реалиям исламского мира – начиная от имен, заканчивая правилами грамматики – к которым постоянно обращает масса сносок.

ЗайнаРукиятУммуФатьма
пророк перебирает дочерние имена

в одной из сносок:

“Согласно правилам арабской грамматики, переход от Кадер к Мукадеррат дает значение “вещь, которая обречена”.

Читатель сам должен ответить на вопрос, чем для него лично становятся приметы исламского мира в стихах Еганы Джаббаровой – только лишь деталями атмосферы, цветными ориенталистскими лоскутками или частью подлинно иной культурной среды. В этот момент, опыт читательской рецепции позволяет артикулировать серьезнейшую проблему – об инаковости, принятии, уважении, имперском сознании, снобском ощущении превосходства европейской культуры над всеми прочими. И, в конечном итоге, о самом феномене ориентализма – является ли он искуственным пост-колонизационным конструктом или существует сам по себе.

По сути Егана в своих текстах дает голос всем лишенным его.

Исламским женщинам, которые умирают от рук самых близких людей, сирийским беженцам, лишенным дома и родины, неврологическим больным, исключенным из мира и умирающим.

кружатся их невинные души как дервиши
белые саваны красные колпаки
Господи, упокой души их и спаси

Есть мнение, что цель искусства – это погружение читателя в пространство инсайта, где постоянно происходит расширение опыта и понимание того, о чем читатель раньше и подумать не мог. Именно так работают эти стихи.

Статья написана для журнала Лиterraтура